глава 10: В КРУГЕ ПЕРВОГО

Веселая кремлевская компания
Из искры не возгорелось пламя Молчание Сатарова
Несостоявшееся самоубийство Песня о Ленине
Вещий сон Батурина Тяжелая длань первого лица
Театр Бориса Николаевича Как я стал президентом
Седло для Рейгана Поминки по надеждам

Однажды — это было летом 1994 года — мой секретарь Нина Николаевна позвала меня к телефону. «Кто звонит?» — спросил я. «Какой-то Лившиц… — Пожала плечами секретарь. — Будете разговаривать?» Я снял трубку и узнал, что мне звонит не «какой-то Лившиц», а сам Лившиц — человек Ельцина, который позже прославился крылатым выражением «Делиться надо...», адресованным олигархам.

— У меня к вам просьба, Александр Семенович. Не могли бы вы проконсультировать моего отца — пожилого человека, участника войны?

— Конечно, Александр Яковлевич, — ответил я и невольно подумал: «Странно, что он не обратился в «кремлевку». И тут же подумал: «Значит, мы лучше!»

С того дня — с разной степенью частоты — мы начали общаться. А вскоре и у него возникли проблемы со здоровьем, помочь должна была операция. Выбор места и хирурга он доверил своей жене, и Галина Тимофеевна приехала на разведку в ЦЭЛТ. Здесь ей все показали и обо всем рассказали, она уехала с докладом к супругу. Так и вышло, что Александр Яковлевич решил оперироваться у нас.

Мое первое впечатление от встречи с Лившицем было, извините за каламбур, не впечатляющим. Его можно выразить в трех прилагательных: неразговорчивый, мрачный, мнительный. Во время разговора мне постоянно казалось, что его мысли витают где-то далеко, может быть, над Кремлем или Белым домом.

А может быть, он просто опасался за свою жизнь? Ничего тут зазорного и постыдного нет: любой человек накануне любой операции — даже по медицинским меркам не сложной — испытывает определенное беспокойство. Ничего не изменят и заверения врачей, что процент нехороших исходов во время подобных вмешательств ничтожно низок. «А вдруг я попаду в эту печальную статистику?» — думает со страхом пациент.

В общем, не знаю, о чем думал Лившиц. От своей болезни он избавился и, очень обрадованный, стал нашу клинику рекламировать своим высокопоставленным знакомым. Думаю, что часть их впоследствии предпочла нас «кремлевке». Ну а другие, более поздние встречи с Александром Яковлевичем — и в ЦЭЛТе, и в Кремле, где я часто бывал в середине 90-х годов, — заметно изменили мое первое впечатление. Государственный экономист оказался приветливым, оптимистичным человеком.

Однажды мы с Инной пригласили к себе домой Лившица и других людей из окружения Ельцина. У меня возникло чувство, словно я смотрю большой телевизор и по нему показывают ток-шоу из Кремля. Ни до, ни после за моим столом не собиралось столько известных политиков сразу. По этому поводу остроумно и лестно для меня выразился Лившиц: «Только два известных человека способны собрать вместе всех советников и помощников президента — он сам и Александр Семенович Бронштейн».

У меня хранится фотография, где вся кремлевская компания в сборе. Она над чем-то смеется, и у каждого свое, удивительное выражение лица. Как и у того времени, которому я был свидетелем.

Думаю, Лившиц хорошо знал экономику и умел работать. Понимаю, что мое утверждение вызовет поток недоуменных вопросов. Знал и умел, так почему от этого не становилось лучше гражданам страны? Может быть, потому, что не все советы Лившица претворялись в жизнь. Или претворялись, но трансформированными, приглаженными, а потому потерявшими первоначальную силу. Могло быть и так: другие советы оказались более выгодны Кремлю, поскольку оказывались не такими радикальными и, стало быть, менее болезненными. Могла, и часто, политика вмешиваться в экономику.

Когда Лившиц находился во власти, с его лица не сходила улыбка — легкая, едва заметная. Даже не улыбка, а усмешка со смыслом: я, конечно, даю рекомендации, но толку от них все равно не будет. Покинув коридоры власти, Лившиц не изменился — теперь во время редких телеинтервью снова улыбается. Но по-другому: «Мол, я давал советы, но проку от них не было. Как я и предупреждал».

Лившиц — человек с большим чувством юмора. Вспоминаю одну его «экономическую» шутку. Как-то иду по коридору Кремля с Лившицем, навстречу шагает человек. Здоровается: «Доброе утро, Александр Яковлевич!» Тот в ответ: «Доброе... Денег нет».

К Георгию Александровичу Сатарову не могу относиться беспристрастно. По одной простой причине: он мой друг, к тому же умница, человек по-житейски мудрый. А на досуге мы вместе поем, о чем я уже поведал; у него сочный баритон; впрочем, для Юры не составляет труда исполнять и басовые партии. Уверен, если бы он серьезно отнесся к своим способностям, то, возможно, блистал бы на музыкальной сцене. Но он выбрал политическую.

Сатаров попал в ближний круг Ельцина в 1994 году и вышел за его пределы спустя три с лишним года. Он — один из избранных, составлявших «мозговой центр» Администрации Президента. Интересно, что по профессии он математик, что предполагает точный расчет во всем, в том числе и в политике. Наверное, это в какой-то мере оправдалось — он как помощник президента работал над ежегодными посланиями президента Федеральному собранию, не без его участия составлена Конституция Российской Федерации.

Разговаривали ли мы о политике? Да, но мало и вскользь, ибо Сатаров не выказывал большого желания делиться кремлевскими новостями, а я на том не настаивал. Хотя, конечно, хотелось узнать, что там творится. Намекал, но Сатаров, и без того массивный и рослый, становился еще больше и в этот момент напоминал непроницаемую стену. Улыбался или отшучивался. Пристально смотрел, словно давая понять: расскажу, но потом.

И действительно, после своей отставки он кое-что поведал. Но дозированно, осторожно; не думаю, что боялся, а скорее оттого, что не считал вправе откровенничать, становиться в позу обиженного. Ведь нехорошо, когда один из супругов после развода начинает поливать другого грязью. Юра тоже не хотел дискредитировать своего бывшего шефа.

Уже после своего ухода от президента он рассказал о подробностях той жизни. И не мне одному, а всем, кто интересовался тем периодом российской истории, в книге «Эпоха Ельцина». Написал ее Сатаров вместе со своими бывшими коллегами — Александром Лившицем, Юрием Батуриным, Вячеславом Костиковым, руководителем группы спичрайтеров Людмилой Пихоя и другими приближенными к президенту людьми. Книга вышла вполне лояльная Борису Николаевичу, в отличие от злых, точнее злопамятных, мемуаров главного ельцинского охранника Коржакова. Это биография, в которой были представлены ранее неизвестные факты из жизни Ельцина. Например, как он после конфронтации с Политбюро и лично с Горбачевым решил покончить с собой — зарезать себя ножницами. Всем известно про «речное» покушение на Ельцина,или про его имитацию. Но тот факт, что Б.Н. пытался сам свести счеты с жизнью, многие, в том числе и я, узнали впервые...

Чуть позже вошел в мою жизнь другой человек из ельцинской команды — Вячеслав Костиков. Правда, тогда он уже был бывшим пресс-секретарем и нынешним послом России в Ватикане. И он — увы или к счастью — о своей прошлой жизни не распространялся. Может, не хотел расплескивать впечатления — как раз тогда он писал свои воспоминания «Роман с президентом»?

Мы с Инной побывали в посольском особняке, который Костиков и его жена Марина только-только обживали. Я подумал, что новая должность казалась ему раем по сравнению с хлопотной и беспокойной работой, которую он оставил в Москве. По собственному признанию Славы, от него требовалось только постоять во фраке возле Папы Иоанна Павла II какое-то время, после чего он мог спокойно погружаться в свое кремлевское прошлое, то есть писать мемуары.

Вечер в Риме запомнится надолго. Чудесный ужин: обильный, вкусный стол, бесконечные разговоры, перемежаемые шутками, анекдотами, воспоминаниями о былом, которое еще крепко сидело в наших печенках.

— Помнишь, как мы вопили во все горло: «Ленину — слава, партии — слава! Слава — в веках! Ле-е-е-нин!» Приятно вспомнить... — смеялись мы, изрядно выпив.

— А есть песня еще лучше! «Ленин в твоей душе, в каждом счастливом дне, в горе, надежде и радости...» Повторим?

— Запросто!

И стены посольского особняка задрожали от наших крепких глоток. Думаю, что на Аппиевой дороге сроду не бывало такого концерта советских патриотических песен. Вообще-то Слава как лирический тенор замечательно исполняет романсы...

Костиков не только мастер устного и песенного творчества. У него совершенный литературный стиль и чистота слога. Прекрасный журналист и своеобразный писатель.

К тому же Слава начитан, но не хвастает. Иногда демонстрирует свою эрудицию, если не выразиться звучнее — энциклопедические знания. Мы называем Костикова не иначе как «Ваше превосходительство», поскольку он ЧПП (чрезвычайный и полномочный посол). Еще он и БРП (большой русский писатель). А еще Слава известный в нашей поющей бригаде исполнитель. Особенно хорош Костиков, когда после 3–4 бокальчиков вина он делает несколько «па» и, прикладывая руку к сердцу, вдохновенно поет. Последние годы, работая в газете «Аргументы и Факты», почти в каждом номере Слава высказывает свою точку зрения на самые острые политические ситуации, происходящие в России.

С нетерпением жду каждого выпуска газеты, поражаюсь точности и объективности его оценки тех или иных событий и, конечно же, потрясающему русскому языку. Действительно, у Костикова золотое перо. Наша любимая Маришка, жена Славы, под стать ему во всем.

Мне порой кажется, что все самое прекрасное в Костикове — от Марины. Ее обаяние, душевное тепло, нежность, необыкновенная интеллигентность и любовь к Славе и его друзьям делают эту семью удивительной и неповторимой. Какие потрясающие вечера мы проводим вместе, как веселимся, поем! Это в нашем-то совсем не юном возрасте! Дай вам Бог, мои дорогие, быть вместе долгие годы, а нам — быть с вами рядом.

Еще один удивительный человек — Юрий Батурин, обладатель разносторонних знаний и множества дарований. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать несколько строк его анкетных данных. У него три высших (!) образования: окончил факультет аэрофизики и космических исследований МФТИ, юридический институт и факультет журналистики МГУ. Плюс высшие курсы Военной академии Генерального штаба. Владеет шестью (!) языками: японским, французским, сербохорватским, немецким, шведским, английским. Я, к слову, освоил только один английский, и то этим горжусь.

Вы, конечно, помните, что Батурин — космонавт №90. Взял и дважды слетал к звездам, стал Героем России. Все просто — для него, конечно... Я поразился, когда узнал о его решении. Вроде вполне «земной» человек, политик. У Горбачева работал помощником консультанта, потом Ельцин его принял на службу. Кстати, Батурина однажды спросили, с каким из двух президентов ему было интереснее. Он ответил так: «Горбачев принимал примерно 3 процента советов, а Ельцин — порядка 30. Значит, эффективность моей работы выше у Бориса Николаевича. Но как человек для меня был интереснее Горбачев».

После Кремля настало время другого «к» — космоса. Оказывается, Юрий Михайлович мечтал о нем чуть ли не с младых ногтей.

— Мне и сны в молодости снились «тематические», — рассказывал он. — Даже помню один такой — я в космическом корабле и нахожусь в состоянии невесомости. То есть полное ощущение... Почти через тридцать лет я это состояние испытал уже наяву. Но все было практически так же, как и во сне.

— Земная действительность после космоса по-другому воспринимается?

— Меняется отношение к окружающему миру. Так спешим, бежим, ничего вокруг не замечаем, а тут начинаешь осматриваться, словно заново знакомишься с природой. И повторяешь мысленно: «Как же все красиво!»

Эту же фразу можно повторить, когда смотришь Юрины фотозарисовки. Еще одна — очередная — сторона его дарования, которая вполне могла стать его очередной же профессией.

Познакомился я с Батуриным еще в начале девяностых, в «эпоху» междоусобной войны за здание на шоссе Энтузиастов. Да и нельзя это, пожалуй, назвать знакомством. Я тогда позвонил ему, попросил помощи. И получил…

А увиделись и подружились мы позже. Юра — человек мягкий, интеллигентный. Говорит мало, весь в себе, больше слушает других, тонкий острослов. Он, наверное, мог бы изрядно пошерстить людей из власти, поскольку навидался за время кремлевской работы всякого. Однако не стал этого делать. Между прочим, он в числе других людей из команды первого Президента России участвовал в создании книги «Эпоха Ельцина». Но, как и его соавторы — Александр Лившиц, Вячеслав Костиков, Юрий Сатаров, Людмила Пихоя, выражался предельно аккуратно, не дав и намека на некое сведение счетов со своим бывшим шефом. Хотя известно, что работать с Ельциным, учитывая его непредсказуемый характер, вредные, мягко говоря, привычки, было ох как нелегко! Настолько, что однажды помощники написали ему коллективное письмо.

Это послание было направлено Б.Н. в сентябре 1994 года, но «рассекретили» его лишь в начале XXI века. Оно получило название «письма семерых» — по числу подписавших, среди которых был исключительно преданный тогда президенту Коржаков. Но и он не выдержал… Авторы считали, что президент не жалеет своего здоровья, или попросту «злоупотребляет». Упрекали в том, что Б.Н. стал высокомерен, нетерпим, капризен, не желает выслушивать неприятные сведения, иногда позволяет себе оскорбительное поведение. Предлагали решительно пересмотреть отношение к собственному здоровью и известным привычкам, восстановить стабильность рабочего режима и плотность рабочего графика, исключить неожиданные исчезновения и периоды восстановления после...

Да, крайне неприятно, что глава государства допускает себе подобное. Но просто замечательно, что он же позволяет такую резкую критику в свой адрес! Да, можно аплодировать авторам послания, решившимся на невероятное доселе в российской истории: приближенные к первому лицу ему же в лицо высказывают нелицеприятные вещи! Да позволь себе подобное купец при Иване Грозном, стрелец при Петре I, дворянин при Екатерине, с ними бы жестоко расправились и, в лучшем случае, пустили бы по этапу в Сибирь. И при коммунистических правителях одна лишь мысль о протесте казалась фантастической.

Однако «семеро смелых» (говорю это вовсе без иронии, конечно же!) хорошо знали характер своего шефа. Главное, что он, несмотря на перечисленные недостатки, был все же адекватен. Мог реально оценивать ситуацию, не считал зазорным и на себя оборотиться, то есть терпел критику. Гневлив был, но не злопамятен. Остыв, прощал. Так, в конце концов, и получилось: никто из «мятежников» со своих постов не слетел. Правда, их усилия пропали даром, и Ельцин так и не стал пай-президентом.

Еще раз — всего на несколько строк — вернусь к Батурину: недавно он опубликовал еще одну свою книгу — «Досье разведчика», в которой по архивным материалам реконструировал историю жизни своего отца, советского резидента, работавшего во время Второй мировой войны в Стамбуле. Это тот случай, когда сын за отца отвечает, и с гордостью. Я еще не добрался до нее, но не сомневаюсь в качестве. Такие люди, как Юра, брак не выпускают.

Теперь о единственной в окружении Ельцина женщине: спичрайтере, то есть составителе речей президента, — Людмиле Пихоя. Знакомство с ней предваряло долгое общение с ее супругом — Рудольфом Германовичем, доктором исторических наук, руководителем Государственной архивной службы. Конечно, наши разговоры чаще носили медицинский оттенок, поскольку его беспокоил... Нет-нет, медицинскую карту своего очередного пациента я решительно захлопываю, едва приоткрыв.

Уже и не вспомню, по какому случаю я познакомился с Людмилой Григорьевной, да это и не важно. Главное, что это произошло, и ее кабинет долгое время был центром моих кремлевских посиделок. Между прочим, я в течение нескольких лет был гостем ближайшего круга один-два раза в месяц. По разным делам — что-то я делал для него, что-то требовалось мне. Однако протекция, которую мне оказывали, никогда не выходила за рамки закона.

Когда я заходил к Людмиле Григорьевне, она радовалась, смею надеяться, совершенно искренне. Ее милое лицо озаряла улыбка, и начинался обмен новостями. Позже к нам присоединялись и люди, которых я уже упомянул. Людмила Григорьевна приглашала их на чаепитие традиционными, весьма лестными для меня словами: «Давай-давай, заходи. Наш любимый доктор пришел…»

На этих посиделках можно было говорить о чем угодно — даже обсуждать дела и личность «царя Бориса», естественно в разумных и интеллигентных пределах. И мои собеседники никогда боязливо не оглядывались по сторонам и не прислушивались опасливо к шагам за порогом. Свобода слова и демократия, провозглашенные Кремлем, в нем уже явственно ощущались. Отсюда ветер свободомыслия разлетался по стране. Увы, нынче он заметно утих, да и люди там работают другие...

Не знаю, какие чувства испытывала Пихоя, покидая коридоры власти. Но из ее воспоминаний, опубликованных во французской газете «Liberation», явствовало, что экс-спичрайтер не испытывает по этому поводу никакой ностальгии. Она рассказала историю медленного заката Ельцина и его власти.

В работе он был требовательным и строгим, случалось, что приходилось делать по 20 (!) вариантов какого-либо выступления. Президент требовал, чтобы тексты были содержательными, идейными и эмоционально насыщенными — со своей интригой, драматургией и мощным финалом. По словам Людмилы Григорьевны, он прекрасно чувствовал, какие слова будут понятны народу. Это был своеобразный театр Ельцина — с режиссером и актером в одном, кстати, впечатляющем, лице и с профессиональными, умными драматургами. Между прочим, ельцинские импровизации были отнюдь не спонтанными, а запланированными.

Но таким был Ельцин первого президентского срока — до болезни. Потом он стал слабеть, дряхлеть, время от одной болезни до другой стало сокращаться. Его долгими отлучками ловко пользовались некоторые люди, которые стали не только обживать Кремль, но и управлять страной.

Людмила Григорьевна ушла, не попрощавшись с Борисом Николаевичем. То ли он не пожелал ее видеть, то ли президентское окружение не сочло нужным допускать к Ельцину человека, которому она была предана долгие годы — еще со времен Свердловска. Можно только представить, какие чувства она испытала, хотя лаконично призналась, что «было слегка обидно».

Благодаря Людмиле Григорьевне я совершил удивительную, неповторимую экскурсию. Однажды, когда я зашел к ней, она с улыбкой предложила:

— Саша, хочешь побыть президентом?

— Это как? — изумился я.

— Очень просто. Пойдем, я тебе покажу кабинет Бориса Николаевича. Он уже уехал домой...

И вот я в большом кабинете. Убранство скромное, никаких излишеств нет и в помине. Опускаюсь в президентское кресло. Передо мной на столе — несколько телефонов с фамилиями, известными всей стране. Тут же возникает непреодолимое желание взять трубку — характерным ельцинским голосом отдать какой-нибудь судьбоносный приказ, о котором завтра напишут газеты, или устроить взбучку провинившемуся министру…

Я настолько увлекся, что уже занес руку над аппаратом главы ведомства иностранных дел. Хорошо, что рассудительная Людмила Григорьевна была рядом и мои фантазии оборвала короткой фразой:

— Не шали! А то до инфаркта кого-нибудь доведешь.

Этот аргумент меня тотчас убедил: свою руку я тут же убрал, и угроза кризиса в стране миновала.

Владимир Николаевич Шевченко — руководитель протокола Ельцина. Другими словами, он был составителем официальных мероприятий. Работал в аппарате Горбачева до самого развала Союза, был последним, кто проводил его из Кремля. Но оказался нужен новой власти. В начале 1992-го Ельцин его утвердил в той же самой должности, и в ней Шевченко проработал до самой отставки Б.Н. И снова не остался без дела, его пригласил на должность советника второй Президент России — Владимир Путин.

Характеристику Шевченко можно уместить в трех словах: отзывчивый, доброжелательный, интеллигентный. И вовсе не мрачный, застегнутый на все пуговицы чиновник, а, наоборот, приветливый человек, который может рассказать много интересного. Понятно, что и у него есть граница откровенности, но мы до нее никогда не доходили. Я интуитивно чувствовал, что можно спрашивать, а что — нельзя.

Как-то я поинтересовался у Владимира Николаевича:

— Как вы работаете? Неужели едете в ту страну, куда собирается Ельцин, и начинаете ходить, изучать? Даже ступеньки, по которым он будет ходить, считаете...

— Почти так. Вместе с сотрудниками из службы безопасности проходим весь маршрут. Да, иногда и ступеньки считали, особенно когда Борис Николаевич болел. Случалось, просили принимающую сторону поменять входы и выходы.

— А были необычные просьбы у ваших коллег?

— Однажды, правда давно, премьер Великобритании Маргарет Тэтчер посещала ГУМ, а бывший президент США Ричард Никсон ходил на московский рынок. Конечно, было нелегко устраивать такие мероприятия.

— Вы советовали Ельцину, что дарить гостю или хозяину?

— Да, мы изучаем вкусы, пристрастия зарубежных лидеров. Например, для королевы Англии Елизаветы, у которой есть превосходное собрание фарфора, специально изготовили чайник с двумя чашками. А президенту США Рейгану подарили седло, поскольку он был неравнодушен к лошадям.

Что дарили Борису Николаевичу? Зная, что он увлекается теннисом, часто вручали соответствующее снаряжение: ракетки, мячи, костюмы. А президент потом все это отдавал спортсменам.

Однажды я все же увлекся расспросами:

— А что произошло в Ирландии, когда Ельцин не вышел из самолета?

— Проспал Борис Николаевич — кажется, ему слишком большую дозу снотворного дали…

— И больше ничего?

Он с улыбкой посмотрел на меня и развел руками.

Спрашивать, почему Ельцину вздумалось дирижировать оркестром во время визита в Германию, я уже не стал...

Недавно Шевченко выпустил книжку о кремлевском быте: «Повседневная жизнь Кремля при президентах» — любопытный рассказ о президентской власти и механизме ее работы. Не исключено, что это первая книга, написанная шефом протокола главы государства. Во всяком случае, в библиотеке конгресса США подобных изданий нет. Есть в книге и про «ядерный чемоданчик» президента, и про то, как осуществляется его охрана и как работает специальная связь, что такое президентский полк и какие мелодии играет президентский оркестр. Можно мысленно побывать в главном кабинете Кремля и познакомиться с графиком работы первого человека государства, услышать мнение о стиле разговора по телефону, полюбопытствовать насчет меню и даже заглянуть в платежную ведомость президента. В общем, должность хорошая, хоть и хлопотная...

Вспомню добрым словом еще несколько человек — помощников Ельцина Виктора Илюшина, Михаила Краснова, Дмитрия Рюрикова. Общение с ними было нечастым, но приятным.

Мое длительное дружеское общение с этими людьми из ближайшего окружения Б.Н.Ельцина позволяет утверждать, что все они — люди очень талантливые и обладают множеством ценных качеств. Но как же итог их работы? Многие ли свои прекрасные намерения удалось им осуществить? Увы, известное изречение вождя «Кадры решают все» на практике не оправдалось. Сизифами моих героев назвать нельзя, но КПД их действий оказался до обидного мал. Причин тому — множество.

Постоянная конфронтация между президентским окружением и правительством, с одной стороны, и Верховным Советом, а потом и Думой, с другой, редко позволяла принимать конструктивные решения. Депутаты, как прежде, так и теперь, чаще озабочены личным, нежели общим благополучием. К тому же большая часть этих людей никогда не была способна решать серьезные государственные задачи — не хватает знаний, квалификации, да и просто желания. Не зря же давно прекращены прямые телевизионные трансляции из здания на Охотном Ряду: репортажи о трудовых буднях законодателей, их нравы, поведение и речи могут кого угодно, даже самых невозмутимых, повергнуть в шок и уныние...

К сожалению, уровень некоторых министров, как моральный, так и профессиональный, тоже оставляет желать лучшего; сегодня он вполне сравним с депутатским по эффективности, точнее ее отсутствию. И даже одна-две яркие фигуры не делают погоды.

Но то беды сегодняшние. Раньше борьба кипела с нешуточным накалом, хотя самый главный, авторитетный и опытный игрок, как выражаются спортивные комментаторы, явно выпадал из ансамбля исполнительной власти. Едва в стране устанавливался штиль, явный или мнимый, глава государства погружался в глубокий сон, и протрезвить, пардон, разбудить его способен был лишь политический пожар или ураган. Тогда он поднимался, худо-бедно наводил порядок и снова засыпал. Или исчезал. Можно себе представить состояние президентского окружения, привыкшего к разочарованиям, неприятным сюрпризам, словом, к тому, что выстраданное, задуманное ими быстро устаревает, ибо первое государственное лицо все реже и реже проявляло интерес к их работе.

Народ усмехался, догадываясь о причинах ельцинских отлучек, и равнодушно принимал незатейливую версию: Б.Н. работает с документами. Видимо, бумаг было множество, ибо пропадал он надолго. Ситуация породила шутку: «Ельцин сегодня — это Брежнев вчера», так как больной президент мучительно напоминал немощного Генерального секретаря. Страна регулярно оставалась без надзора, стало быть, большие и малые начальники могли работать, а могли и игнорировать свои обязанности. Высказывались трезвые и честные мысли, предлагались конструктивные решения, но их ждала гибель в болоте апатии, болтовни, коррупции.

Власть дискредитировала себя. Демократы и демократия — все и вся — превратились в символ обмана и несчастий, хотя помыслы многих были, безусловно, чисты. Даже романтичны. Это я про своих героев — моих знакомых и друзей. Иногда мы отмечаем «поминки» по нашим надеждам. Поначалу бывает нестерпимо грустно, потом настроение постепенно улучшается — все вспоминают, какое это было замечательное время и как вместе нам было хорошо...

Несколько строк о еще одном известном российском политике. Я познакомился с Евгением Максимовичем Примаковым, когда он возглавлял правительство. Когда меня ему представили, я тут же объявил:

— Не беспокойтесь, я ничего у вас просить не буду.

На что премьер-министр вполне серьезно ответил:

— А я, наоборот, буду.

— И что же?

— Как что? Я старею, а вы врач. Мало ли что может случиться со здоровьем? Вот тогда и придется к вам обратиться.

Впрочем, до сих пор его проблемы требовали других врачей...

В разговорах с Примаковым я не раз убеждался, что он очень начитанный и эрудированный человек с безукоризненной репутацией. И с чувством юмора у Евгения Максимовича все в порядке. Очень жалею, что ему не дали себя проявить на посту премьера — тогда, как вы помните, Ельцин с невероятной скоростью менял глав правительства. И, как известно, без особого успеха. Толку быть и не могло, поскольку на премьеров давил не только сам Борис Николаевич, но и его окружение, так называемая «семья»...

«Политическую» главу хочу завершить лаконичным портретом Александра Бовина — журналиста и дипломата, первого посла России в Израиле, который, к сожалению, не так давно ушел из жизни. Многие наверняка помнят его еще по публицистическим передачам советского телевидения: он вел «Международную панораму» и «Девятую студию». Удивляло, что этот человек довольно лояльно высказывался о Западе, в отличие от многих журналистов-международников. Пристрастен Александр Евгеньевич был и к Израилю, поэтому многим казалось, что он — еврей. На что он отвечал: «К сожалению, нет». А родом он был с Дона...

Говорят, что в хорошем человеке всего должно быть много. Бовин полностью оправдывал это выражение: он и весил немало, и таланта у него хватало, и человек он был очень порядочный. Если же говорить о нем совсем коротко, это был незаурядный человек. Личность!

Александр Евгеньевич не был записным остряком, но шутить любил. Причем качественно. Да и в книгах, особенно в последней — «Пять лет среди евреев и мидовцев», наглядно проявилась его тонкая ирония. Мне же он красочно, с массой смешных подробностей рассказывал, как худел в Израиле. Проявив невиданное мужество, беспощадно умерив свой громадный аппетит, — а покушать он любил и знал в хорошей еде толк, — он сбросил почти 70 килограммов! Это была целая сага, над которой я безудержно смеялся.

Когда интересовались его здоровьем, Бовин отвечал: «Патология в норме». А вот другой вопрос и другой его ответ: «Что вам особенно бросилось в глаза в Израиле?» — «Много евреев».

Говорят, что на вопрос, чем бы он занялся, если бы удалось повторить жизнь, Бовин неожиданно заявил: «Математикой, это моя первая любовь». Может, потому, что разочаровался в политике?